Дима Бабинов

Два взгляда на экспертизу: реализм vs конструктивизм

Что делает человека экспертом – особые знания или признание окружающих? Социальные науки предлагают два полярных объяснения. Реалистический подход исходит из того, что существуют люди, которые объективно владеют особым знанием, недоступным «простым смертным». Благодаря этой экспертизе они занимают особое положение в социальной структуре, часто оказываясь при власти. Проще говоря, реальный эксперт – это носитель уникальных знаний и навыков, обеспечивших ему место под солнцем рядом с лицами, принимающими решения.

Конструктивистский подход, напротив, утверждает, что эксперт – это во многом социальный конструкт. Не сами по себе знания делают человека экспертом, а скорее признание его таковым аудиторией и институциями. Яркий пример этого – случай на Би-би-си: в 2006 году на телеканале перепутали приглашённого специалиста с другим человеком – эмигрантом из Африки по имени Гай Кома, пришедшим на собеседование в отдел ИТ. Ошибочно усадив его в студию, журналисты начали брать у него комментарии как у эксперта по интернет-пиратству. И что же? Гай Кома уверенно отвечал на вопросы, рассуждая о том, как запреты на нелегальное скачивание повлияют на поведение пользователей. Зрители были довольны – «прекрасно разбирается», эксперт! Лишь когда редакторы заметили подмену, разразился скандал.

Конструктивистский анализ извлекает из курьёза серьёзный вывод: зачастую экспертным статусом человек обязан не своим знаниям, а тому, кто задаёт ему вопросы и как его представляют публике. Иначе говоря, эксперт – это тот, кого общество признало экспертом, чей голос доверенно звучит с авторитетной трибуны.

Оба этих подхода очерчивают рамки нашего понимания экспертизы. Реалистический фокусируется на «предложении» знаний – на том, что и как знают эксперты и как они продвигаются к вершинам иерархии. Конструктивистский – на «спросе» на экспертизу: на том, кто и почему назначает кого-то экспертом, кому выгодно доверить роль знатока. Однако чтобы по-настоящему понять природу эксперта, нужно взглянуть, как рождается экспертное положение на практике – там, где сталкиваются носители опыта и власть.

Как возникает «экспертное положение»: практика встречает власть

Экспертиза вырастает из практического опыта, но одного опыта мало – он должен встретиться с запросом «сверху». Представим любое сложное дело (поле практики) и стоящих над ним руководителей. Практики – будь то сапёры, пожарные или врачи – годами оттачивают навыки и следуют рутинным правилам работы. Они прекрасно знают, «как всё устроено изнутри». Руководители же – политики, чиновники, менеджеры – определяют общие правила и принимают решения, часто не зная тонкостей поля деятельности. Возникает разрыв: одни действуют, но не задумываются, другие решают, но не понимают деталей. Нужен посредник – и именно эту функцию выполняет эксперт как особая социальная позиция.

Эксперт – это своего рода переводчик между миром практики и миром власти. Это можно описать как «вертикальную ось экспертности»: на одном конце – практики «в полях», на другом – лица, принимающие решения. Подлинный эксперт совмещает две оптики. С одной стороны, он свой среди практиков: сам «варился» в деле, освоил его на личном опыте и говорит на языке профессионалов. С другой – он на «ты» с руководством: умеет представить практические знания в форме, понятной начальству, и заслужил его доверие. Такой человек может отстранённо взглянуть на свою сферу, проанализировать её и дать совет «сверху», опираясь на интуицию и годы опыта.

Пример: бывший командир как эксперт по минам

Приведём яркий пример возникновения экспертизы. Вахштайн рассказывает: во время миротворческой миссии на Балканах ему выдали карту минных полей и представили специалиста, отмечавшего эти мины на местности. Этим «специалистом» оказался… бывший полевой командир, фактически военный преступник, знающий расположение мин потому, что сам их и устанавливал. Вахштайн был поражён: неужели в международной миссии работает человек, которому место в Гаагском трибунале? Но выбор был очевиден – кому, как не закладывавшему мины, знать все опасные точки. Этот командир стал незаменимым экспертом для миссии: он передавал уникальные сведения о местности и тем самым спасал жизни наблюдателям.

Здесь мы видим обе составляющие экспертности: прямой практический опыт (он буквально «плоть от плоти» процесса минирования) и связь с властью (его знания востребованы руководством миссии). Обладай он первой без второй, он остался бы просто носителем тайны. Но соединение опыта с доверием властных структур возводит его в ранг эксперта.

Лесные пожары: разрыв между практикой и управлением

Другой пример разрыва между «низом» и «верхом» – история с лесными пожарами. Представьте: есть рядовые пожарные, которые непосредственно тушат возгорания, и есть начальство в кабинете, которое решает, сколько выделить средств и куда направить бригады. Пожарные «на земле» знают каждую тропу в лесу и нюансы техники тушения, но не имеют голоса в распределении ресурсов. Начальство владеет сводками и бюджетами, но может не разбираться в современных методах тушения. Кто из них эксперт? По определению – никто. Каждый обладает лишь частью необходимых компетенций. Это и есть классическая ситуация, которая рождает спрос на экспертизу: нужен третий – профессионал, кто одновременно понимает природу пожаров и умеет говорить с властью, чтобы связать знания и решения. Пока такого связующего звена нет, управление будет страдать от разрывов коммуникации.

Футбольный тренер: метапозиция – ещё не экспертность

Показательно сравнение с футболом. Бывший звёздный игрок, ставший тренером, уже поднялся «над практикой»: видит игру со стороны, анализирует тактику. Но станет ли он экспертом автоматически? Нет – если он не допущен в кабинет владельца клуба и не участвует в стратегических решениях. Просто выйти на метапозицию мало. Экспертным можно назвать лишь того тренера, который не только разбирается в тонкостях игры, но и приобрёл влияние на управленческие решения о команде. В общем виде принцип таков: эксперт находится над практикой, но под власть имущими, занимая промежуточное положение и выполняя роль переводчика знаний вверх по вертикали.

Из сказанного складывается портрет эксперта как носителя практического знания, признанного и уполномоченного властью. Если хотя бы одно из этих условий не выполнено – перед нами либо узкий практик без голоса, либо теоретик/начальник без живого понимания предмета, но не полноценный эксперт. Если у вас нет доступа к центрам власти, если лица, принимающие решения, не доверяют вашему мнению – вы не эксперт.

Эксперта создают два вида связей: с самим объектом (практикой) и с субъектом власти. Вертикаль экспертности пронизывает общество знания, обеспечивая циркуляцию опыта из глубины практик в кабинеты решений. Но эта же конструкция таит в себе новые проблемы – особенно в эпоху медиа.

Медиа и «эксперты с пониженной ответственностью»

В современном обществе статус эксперта во многом определяется медийным признанием. Телевидение, пресса, а теперь и интернет задают, кого считать авторитетом. С одной стороны, это позволяет привлекать к дискуссии настоящих профессионалов, делая их имена известными широкой публике. С другой – медиа нередко производят экспертов самостоятельно. Стоит человеку часто и уверенно высказываться с экрана на модную тему, как аудитория привыкает видеть в нём знатока. В ход идут харизма, умение говорить просто, даже скандальная слава – всё, что привлекает внимание.

Так рождается феномен «экспертов с пониженной социальной ответственностью» (парафраз известного эвфемизма). В эфире и соцсетях множатся самопровозглашённые гуру: диетологи без медицинского образования, «психологи» без научной подготовки, фитнес-тренеры, лайфкоучи и прочие советчики на все случаи жизни. Их компетентность часто сомнительна, но они заполняют ниши массового запроса на простые решения. В результате общественное поле экспертизы размывается. В некоторых академических дисциплинах наступила даже своеобразная оборона: учёные и настоящие профессионалы, устав от конкуренции с медийными «гуру», предпочитают уходить в тень. Зачем идти в ток-шоу, если у аудитории уже есть десяток популярных блогеров-псевдоэкспертов на ту же тему? В шутку реальные специалисты просят: «У них в TikTok уже свои психологи – можно мы спокойно продолжим наши исследования?»

Пролиферация экспертности

Медиа способны возвысить эксперта или превратить его в фигуру широкой известности, но с размытым профилем. Часто происходит так называемая пролиферация экспертности – расширение области комментариев эксперта далеко за пределы его исходной компетенции. К примеру, социолог, много лет изучавший проблему одиночества, может вдруг выступать в роли эксперта по международной политике – просто потому, что журналист спросил его «за компанию». В выпуске программы приводится анекдотичный случай: известного социолога, автора книги об одиночестве, попросили прокомментировать последние новости о Северной Корее. И он сходу объяснил поведение её лидера… чувством тотального одиночества, дескать у изолированной страны «не осталось друзей, ей очень одиноко, и одиночество движет политикой Пхеньяна». Абсурдность этой ситуации очевидна: узкий специалист, попав в медиа, почувствовал себя способным говорить обо всём на свете, притягивая свою теорию куда ни попадя. Однако подобные примеры не редкость. Так создаются универсальные комментаторы – «эксперты по всему», чья экспертность на деле поверхностна.

Почему же публика им верит? Отчасти потому, что медиа предоставляют им легитимность. Телезритель или подписчик видит доверенный формат («Экспертное мнение», «Разбор с аналитиком» и т.п.) – и готов воспринимать говорящего как авторитет. Нередко у таких медийных экспертов есть начальный карьерный капитал: научная степень, должность, разовый успех в смежной области. Но вне строгой профессиональной среды контроль качества знаний ослабевает. Журналист рад яркой цитате, редактору нужен рейтинг – в таких условиях инфотейнмент побеждает компетентность. Появляется целый слой публичных фигур, продающих советы и мнения без достаточной ответственности за их достоверность. Их можно сравнить с «хорошо информированными обывателями», которые в глазах других обывателей выглядят экспертами, потому что понятно излагают материал и завоёвывают репутацию доверенных комментаторов.

Автоматизация знаний: ИИ как эксперт?

Размывание границ экспертности усугубляется новым трендом: автоматизация знаний. Сегодня на роль экспертов начинают претендовать алгоритмы и искусственный интеллект. Уже существуют системы, рекомендующие судьям решения (вспомним скандальный алгоритм COMPAS в США) или диагностирующие болезни на основе данных. Миллионы людей задают вопросы голосовым ассистентам и даже нейросетям. Конечно, ChatGPT и похожих агентов пока никто всерьёз не назовёт экспертами – им не хватает и понимания, и доверия. Но прецеденты тревожат: известны случаи, когда люди следовали советам ИИ (например, по выбору съедобных грибов) и оказывались в больнице. Алгоритмы не несут ответственности, и тем не менее им невольно начинают делегировать экспертную функцию. Это можно назвать новой, четвертой стадией эволюции экспертизы.

Таким образом, медийная эпоха принесла двойственное влияние на институт экспертизы. С одной стороны, знания стали более доступными, общество учится у лучших практиков через экраны и гаджеты. С другой – статус эксперта девальвируется: слишком легко им может назваться человек или программа, не обладающие ни глубоким опытом, ни реальным доверием научного сообщества. Возникают новые риски для общества, о которых следует сказать особо.

Риски: экспертократия, бюрократия, иллюзия консенсуса

Общество, зависящее от экспертов, само попадает в зависимость от механизмов отбора экспертизы. Стоит обратить внимание на несколько опасных тенденций.

Экспертократия: когда эксперт поглощает власть

Первая – угроза экспертократии, власти экспертов. Что произойдёт, если переводчики знаний решат, что и без «глухих» бюрократов могут управлять процессами? История знает примеры. Так, в 1930-е гг. в Португалии военные призвали экономиста Антониу Салазара «спасти национальную экономику», дав ему полномочия эксперта при правительстве. Спустя короткое время профессор сосредоточил все рычаги в своих руках и фактически отстранил генералов, установив личную диктатуру. Эксперт, вошедший во власть, может поглотить её – вместо того чтобы оставаться советником. Менее радикальные версии этого сценария разворачиваются и в демократических странах: окружив себя аналитиками, правительства рискуют превратиться в заложников узкой группы «неприкасаемых» советников. Те создают вокруг министерств и ведомств сеть экспертно-аналитических центров и начинают сами формировать повестку, продвигая выгодные им решения. Власть знаний перерождается во власть знающих – и это серьезный вызов принципам открытого общества.

Бюрократизация и подмандатная наука

Вторая проблема – бюрократизация и зависимость экспертизы от запроса власти. Казалось бы, именно для защиты от произвола экспертов-всезнаек и существует бюрократия – как фильтр при отборе экспертов и постановке для них задач. Рациональная бюрократическая процедура по идее должна выбирать компетентных специалистов и формулировать нейтральный технический мандат: изучить то-то и дать заключение. Однако на практике бюрократия тоже вносит искажения. Во-первых, она стремится избежать разногласий: куда удобнее отобрать пул экспертов, «со всем согласных друг с другом», чтобы перед министром не разгорелись споры. Так создаётся иллюзия экспертного консенсуса, будто бы у проблемы есть один единственно верный ответ. И когда решение, принятое на основе однобокого совета, проваливается – оказывается, что альтернатив-то не рассматривали. Во-вторых, бюрократические органы могут подбирать экспертов под готовое решение, превращая исследование в пустую формальность. В социальных науках даже появился термин «подмандатная наука» – исследования по заказу ведомств. В таких условиях эксперт теряет самостоятельность, а истина подменяется исполнением государственного заказа.

Потеря доверия: технократия или нигилизм

Наконец, имитация экспертизы ведёт к потере доверия общества. Если на каждом канале свои «говорящие головы», а официальные заключения разных групп противоположны, у широкой публики возникает скепсис ко всем экспертам разом. Общество знаний рискует скатиться либо в технократию (где люди безоговорочно подчиняются «мнению специалистов»), либо в нигилизм (где вообще не верят никаким экспертам). Оба состояния опасны: первое чревато отсутствием контроля над элитами, второе – торжеством невежества и теорий заговора.

Выводы: зачем разбираться, кто и как становится экспертом

В современном мире знания и решения переплетены настолько тесно, что понимать природу экспертизы жизненно необходимо каждому. Мы живём в обществе, где постоянно обращаемся к чьему-то экспертному мнению – от выбора лекарства до глобальной политики. Поэтому важно уметь распознавать подлинную экспертизу.

Для самих носителей знаний осознание механизмов, ведущих к статусу эксперта, помогает сохранить профессиональную честность: не поддаться соблазну всезнайства, удержаться от превращения в «эксперта по всему». Для институтов понимание эволюции экспертизы – ключ к выстраиванию правильных правил игры: как отбирать консультантов, как сочетать науку и практику, как избегать монополии мнений и ложного консенсуса.

Наконец, для общества в целом полезно помнить, что экспертиза – это не только знания, но и ответственность. Настоящий эксперт не просто накопил опыт – он готов отвечать за совет, понимая риски и этику решений. Экспертиза – это личный опыт. Экспертиза – это интуиция. Экспертиза – это постоянные ссылки на собственную практику.

И добавим: это ещё и доверие, заботливо выстроенное между знатоком и обществом. В век информации нам необходимо отличать реальный опыт от имитации, ценить подлинных мастеров своего дела – и требовать от них прозрачности. Понимая, кто и как становится экспертом в обществе знаний, мы лучше ориентируемся в потоке советов и прогнозов, находим истинных профессионалов и совместно движемся к более просвещённому, ответственному будущему. См. также: парадокс знания и исторической памяти.